verses

***

Угловые дома вопреки всему сохранились лучше,
хоть простояли дольше: толстые стены,
подслеповатые окна, глубокие, сводчатые подвалы.

Два этажа. Никаких архитектурных излиществ.
Во дворе железные лестницы, деревянные галереи,
несколько старых акаций, колодец
из мрамора, навеки закрытый тяжелой крышкой.

В подвалах хранили товары, позднее
продавали вино на разлив, принимали пустые бутылки
у нищего населения, еще позднее пытались
открыть приличные заведения. Не получилось.

В этом городе постоянно ощущаешь неловкость
оттого, что еще живешь. Вдыхание смеси
равнодушия и враждебности порождает
особый вид психического расстройства.

Больной подпрыгивает, размахивает руками,
говорит о традициях и радушии, дружбе народов,
запахе моря, акаций, о замечательных людях,
в разное время унесших отсюда ноги.

Между тем смеркается. Магазины
светятся изнутри. Расширяясь от перегрева,
рестораны захватывают площадки на тротуарах.

Столы под навесами, неразборчивый говор.
Рыжебородый безногий парень,
переставляя культи, идет с протянутой кепкой.
Небритый старец играет на саксофоне
популярные среди умерших песни ушедшего века.

Мелодия прерывается - дыхания не хватает.

verses

***

Угловые дома вопреки всему сохранились лучше,
хоть простояли дольше: толстые стены,
подслеповатые окна, глубокие, сводчатые подвалы.

Два этажа. Никаких архитектурных излиществ.
Во дворе железные лестницы, деревянные галереи,
несколько старых акаций, колодец
из мрамора, навеки закрытый тяжелой крышкой.

В подвалах хранили товары, позднее
продавали вино на разлив, принимали пустые бутылки
у нищего населения, еще позднее пытались
открыть приличные заведения. Не получилось.

В этом городе постоянно ощущаешь неловкость
оттого, что еще живешь. Вдыхание смеси
равнодушия и враждебности порождает
особый вид психического расстройства.

Больной подпрыгивает, размахивает руками,
говорит о традициях и радушии, дружбе народов,
запахе моря, акаций, о замечательных людях,
в разное время унесших отсюда ноги.

Между тем смеркается. Магазины
светятся изнутри. Расширяясь от перегрева,
рестораны захватывают площадки на тротуарах.

Столы под навесами, неразборчивый говор.
Рыжебородый безногий парень,
переставляя культи, идет с протянутой кепкой.
Небритый старец играет на саксофоне
популярные среди умерших песни ушедшего века.

Мелодия прерывается - дыхания не хватает.

(no subject)

***

Cтарый город проигрывает. Или его опять
проигрывают, как запиленный виниловый диск,
слышен шум, треск и щелчки. Откуда нам знать,
чем кончится музыка. Не гордись,
дворец пионеров, будешь руиной, а одноэтажный барак
раскорякой встанет и простоит века.
Время вперед, как поется, на всех парах.
Паучок на серебряной нитке спускается с потолка.
Мясистый хищный столетник торчит из горшка,
рядом братцы - фикус и кактус, копилка-кот
с прорезью в голове. Гипсового божка
начиненного медяками можно взять, потрясти.
Глухо стучит советская горе-деньга.
Октябренок-дебил бережет в горсти
ошметки дождливого мартовского денька.

(no subject)

***

Cтарый город проигрывает. Или его опять
проигрывают, как запиленный виниловый диск,
слышен шум, треск и щелчки. Откуда нам знать,
чем кончится музыка. Не гордись,
дворец пионеров, будешь руиной, а одноэтажный барак
раскорякой встанет и простоит века.
Время вперед, как поется, на всех парах.
Паучок на серебряной нитке спускается с потолка.
Мясистый хищный столетник торчит из горшка,
рядом братцы - фикус и кактус, копилка-кот
с прорезью в голове. Гипсового божка
начиненного медяками можно взять, потрясти.
Глухо стучит советская горе-деньга.
Октябренок-дебил бережет в горсти
ошметки дождливого мартовского денька.