***
На Авентине с утра монахи кормят бродяг.
Небольшая толпа (но какие лица!) торчит у ворот.
В маленьких парках много скамеек – хочешь, приляг,
спи-усни, лежишь, и черт тебя не берет.
Он вообще не берет того, что ты не сберег,
не нянька тебе, чтоб за тобой подбирать
твои утраты, вот тебе Бог, а вот и порог:
небо коптить, да стенку спиной подпирать.
И то сказать – высоки стены монастыря,
кирпичи один к одному, лет шестьсот, поди.
Монахи кормят, хоть, начистоту говоря,
важно не то, что в желудке, а что в груди.
А там несчастное сердце сжимается от тоски,
качают воздух легкие, на манер кузнечных мехов.
Железная старость закручивает тиски.
Щелкает счетчик грехов.
На Авентине с утра монахи кормят бродяг.
Небольшая толпа (но какие лица!) торчит у ворот.
В маленьких парках много скамеек – хочешь, приляг,
спи-усни, лежишь, и черт тебя не берет.
Он вообще не берет того, что ты не сберег,
не нянька тебе, чтоб за тобой подбирать
твои утраты, вот тебе Бог, а вот и порог:
небо коптить, да стенку спиной подпирать.
И то сказать – высоки стены монастыря,
кирпичи один к одному, лет шестьсот, поди.
Монахи кормят, хоть, начистоту говоря,
важно не то, что в желудке, а что в груди.
А там несчастное сердце сжимается от тоски,
качают воздух легкие, на манер кузнечных мехов.
Железная старость закручивает тиски.
Щелкает счетчик грехов.