![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
Флоренция
***
По прославленному городу, в котором, сдается мне,
за год происходит больше, чем за столетье в стране,
едет герцог в красном камзоле, высокой шапке, на белом коне.
Едет герцог, не зная, что старшие сыновья
загубленного придворного вернулись в родные края.
Едет, не чует приближения острия
кинжала к горлу. Вот, стащат его с жеребца,
запрокинут голову герцогу, будто бы он – овца,
будут пить до утра, отомстив за отца.
А утром -- арест, темница и скорый суд,
отведут на площадь, глаза завяжут, башку снесут,
палач вернется домой, получив награду за труд.
И великий художник вскроет тела казненных, хотя
это запрещено, пред очами дам, стыдливости не щадя,
и дамы будут смотреть, взора не отводя.
Всех похоронят в главном соборе, в приделе одном.
Барельефы на мраморных плитах, белый день за окном,
сквозь витраж пробивается луч, дрожит многоцветным пятном.
***
Какие тени стоят на страже твоих границ!
Какие тела лежат в створках твоих гробниц!
Какие веселые парни, наводя объектив
на мрачных красавиц, говорят: «Улыбнись!».
И красавицы щурятся, улыбаются и в
сотнях семейных альбомов увидишь, раскрыв
наугад, декорацию, город, купол -- задний план или фон.
Окаменели святые, шедшие на прорыв
глухой обороны порока. Но получилось, что он,
порок, оказался сильнее. Выходя на перрон
покупаешь путеводитель, карту, проходишь вокзал,
видишь скованные велосипеды, голубей и ворон
на площади Санта Мария, куда нас никто не звал.
***
Его не брали ни огонь, ни вода.
Он благословлял мучителей. И тогда
ему отрубили голову. Он поднял ее с земли
за волосы. По камням волочилась его борода.
Обезглавленный шел на гору, синеющую вдали
тропой, которою прежде лишь дикие козы шли,
плюс – ангелы Божии. Прерывался кровавый след
и, наконец, исчез. А на площади жгли
факелы и плясали, не чуя грядущих бед,
садились парами на парапет,
курили траву, слушали джаз и мололи вздор,
целовались, не видя, что вот уже тысячу лет
на горе, над прахом святого стоит собор,
левей – монастырь, а на склоне – кладбище. Спор
между мучениками и палачами, казалось бы, поутих,
но если прислушаться – продолжается до сих пор.
Не убедишь ни в чем, ни тех, ни других.
***
По прославленному городу, в котором, сдается мне,
за год происходит больше, чем за столетье в стране,
едет герцог в красном камзоле, высокой шапке, на белом коне.
Едет герцог, не зная, что старшие сыновья
загубленного придворного вернулись в родные края.
Едет, не чует приближения острия
кинжала к горлу. Вот, стащат его с жеребца,
запрокинут голову герцогу, будто бы он – овца,
будут пить до утра, отомстив за отца.
А утром -- арест, темница и скорый суд,
отведут на площадь, глаза завяжут, башку снесут,
палач вернется домой, получив награду за труд.
И великий художник вскроет тела казненных, хотя
это запрещено, пред очами дам, стыдливости не щадя,
и дамы будут смотреть, взора не отводя.
Всех похоронят в главном соборе, в приделе одном.
Барельефы на мраморных плитах, белый день за окном,
сквозь витраж пробивается луч, дрожит многоцветным пятном.
***
Какие тени стоят на страже твоих границ!
Какие тела лежат в створках твоих гробниц!
Какие веселые парни, наводя объектив
на мрачных красавиц, говорят: «Улыбнись!».
И красавицы щурятся, улыбаются и в
сотнях семейных альбомов увидишь, раскрыв
наугад, декорацию, город, купол -- задний план или фон.
Окаменели святые, шедшие на прорыв
глухой обороны порока. Но получилось, что он,
порок, оказался сильнее. Выходя на перрон
покупаешь путеводитель, карту, проходишь вокзал,
видишь скованные велосипеды, голубей и ворон
на площади Санта Мария, куда нас никто не звал.
***
Его не брали ни огонь, ни вода.
Он благословлял мучителей. И тогда
ему отрубили голову. Он поднял ее с земли
за волосы. По камням волочилась его борода.
Обезглавленный шел на гору, синеющую вдали
тропой, которою прежде лишь дикие козы шли,
плюс – ангелы Божии. Прерывался кровавый след
и, наконец, исчез. А на площади жгли
факелы и плясали, не чуя грядущих бед,
садились парами на парапет,
курили траву, слушали джаз и мололи вздор,
целовались, не видя, что вот уже тысячу лет
на горе, над прахом святого стоит собор,
левей – монастырь, а на склоне – кладбище. Спор
между мучениками и палачами, казалось бы, поутих,
но если прислушаться – продолжается до сих пор.
Не убедишь ни в чем, ни тех, ни других.
