***
Он надевает плащ и маску с изогнутым клювом
и исчезает в толпе камзолов и юбок.
Его считают крепышом и жизнелюбом,
а он изнутри, как ледышка, холоден-хрупок.
На то и карнавал, чтоб из зазеркальных скорлупок
вылупился свечной-восковой зародыш-трупик.
На белой щеке личины прекрасной донны
написаны черные ноты, видать - аллегро виваче,
конечно, Вивальди, отвешивают поклоны
кавалеры в черном, они не могут иначе,
взлетают шутихи, тянется вереница
тех, кого в жизни положено сторониться:
доктор-чума, демон, разнузданная девица.
Доктор Чума идет, вдыхая воздух поветрия морового,
мечтая о городе, где совсем не осталось живого,
ни птицы на площади, ни крысы в подвале,
ни рыбы, ни каракатицы в широком зеленом канале.
Но шумит-стрекочет то, что считается карнавалом,
два старых тела в спальне колышутся под покрывалом.
Все почти что закончено. Дело - за малым.
Он надевает плащ и маску с изогнутым клювом
и исчезает в толпе камзолов и юбок.
Его считают крепышом и жизнелюбом,
а он изнутри, как ледышка, холоден-хрупок.
На то и карнавал, чтоб из зазеркальных скорлупок
вылупился свечной-восковой зародыш-трупик.
На белой щеке личины прекрасной донны
написаны черные ноты, видать - аллегро виваче,
конечно, Вивальди, отвешивают поклоны
кавалеры в черном, они не могут иначе,
взлетают шутихи, тянется вереница
тех, кого в жизни положено сторониться:
доктор-чума, демон, разнузданная девица.
Доктор Чума идет, вдыхая воздух поветрия морового,
мечтая о городе, где совсем не осталось живого,
ни птицы на площади, ни крысы в подвале,
ни рыбы, ни каракатицы в широком зеленом канале.
Но шумит-стрекочет то, что считается карнавалом,
два старых тела в спальне колышутся под покрывалом.
Все почти что закончено. Дело - за малым.