verses

Нам обещали, что мы доживем до времен, когда
одновременно в коммуну прибудут все поезда.
На паровозьей морде горит-пламенеет звезда.
Среди лунных кратеров стоят стеклобетонные города.

Паровоз поглаживают, говорят ему "с легким паром".
Все работают даром и все получают даром.
Токарный станок стоит рядом с ближайшим баром.
Рабочий выходит из цеха, чтоб поиграть на скрипке
и играет чакону Баха без единой ошибки.
На лицах - ни глаз, ни носов, только улыбки.

Широки улыбки, словно страна родная.
Впрочем страны уже нет, но, может, найдется иная.
Последний из несогласных под забором лежит, стеная.

Стучит зубами от холода - так и надо злодею,
пусть умирает от голода. А лучше бы - за идею.

Смерть за идею тут основная причина
гибели - чаще от этого умирает мужчина,
а женщины - от любви, заботы и неги.

Мчит паровоз по маршруту от Альфы и до Омеги.

Аве Мария

День рождения Осипа Эмильевича

***
Мне снился Мандельштам в буденовке и долгополой шинели,
приставленный охранять беспросветную гладь.
Над головой в едином строю лесом стояли ели.
Далее - поезд, общий вагон и ручная кладь.
Далее - все едино на перроне ли, на панели
всяк человек есть ложь, по-славянски - блядь.

Всяк человек - младенец, ходить не умеет толком,
что-то лепечет, тянет ручонки, мамку зовёт.
Всяк не волк по крови своей, хоть и воет волком,
славя власти бремя, невыносимый гнет.
Протянуты ноги. Вставные зубы - по полкам.
Коли жизнь не сломает, то и смерть не согнет.

Главное, хоть на одной ноге устоять на страже
собственной совести, чтоб не сказать - души.
Потупленный взор, что вор, уличенный в краже.
Вперед и с песней - иди и впредь не греши.
Сияй изнутри и радуйся, если даже
живешь в глуши и работаешь за гроши.

Даже если душа, как обязана, трудилась или постилась,
жевала черствую корку у черных железных ворот,
даже если - в шинели, даже если ей все простилось,
даже если ты, как Создатель - стар и седобород,
все равно впадаешь, как речка в море, в немилость.
И чужая воля, напрягшись, душу за ворот берет.

(2012)

(no subject)

(no subject)

***

Зло и похоть лезут из сморщенного, чуждого мира.
как из клубня наружу трубчатые ростки.
Не поможет ни рюмка водки, ни ложка зловонного жира,
на горе детям выдавленного из трески.

Нет ни грозного взора властителя, ни нежного взгяда девы,
ни жарких объятий болезни промозглой одесской зимой.
Только скука сквозь шум в голове все тянет свои напевы,
да так, что слушать ей невыносимо самой.

Вот и вся колыбельная. Веки отяжелели.
Из продавленного матраса пружина упирается в бок.
А все же, признайся, хочется, чтобы тебя пожалели
покойная мама, чужие люди, или, хотя бы - Бог.

(no subject)