verses

***

Видно слишком спокойно мы жили в последние годы.
Годы плыли вдоль жизни, как белые пароходы,
именно "паро", не "тепло", не "атомо", ибо пар
хотя и горяч, но легок и безопасен,
хороши матросы, и офицер прекрасен -
в белой форме, с бородкой, подтянут и сухопар.

Вниз по течению времени - загребают колеса,
ударяет колокол, труба, что твоя папироса,
которую курит двигатель паровой,
открыта палуба, и стоят под навесом
нарядные мысли и вдаль глядят с интересом,
все мысли - прямые и ни одной кривой.

Знаю - я не пишу стихи, а рисую картинки,
не говорю, а повторяю быстро и без запинки
то, что выучил прежде на молочный зубок,
который выпал, а выросший постоянный
мучил болью и был удален, окаянный,
и за окном царил нерушимый совок.

Видно слишком спокойно мы жили и не тужили,
соседки-портнихи мамам нарядные платья шили,
солнце всходило по расписанию календаря,
времена сменяли друг друга как стражи у мавзолея,
и люди росли не шалея и не болея,
в долг не давая и лишнего не беря.

Я не пишу стихи, но картинки мои красивы,
как базарные, яркие детские примитивы,
полный альбом и пятерка в каждом углу.
И где то спокойствие, где та яркая ясность,
где белый нарядный пар и его безопасность,
где мысли привыкшие к спокойствию и теплу?


***

За разворотом газеты
сидит человек, ворча:
"Все эти протесты- пикеты
до лампочки ильича.

Не вижу предмета спора,
я перемен не жду,
пока не повесят вора
на платане, у всех на виду.

Пусть соберется орава!
Их крики, что жалкий стон.
поставьте к стенке прораба
у дома, что строил он."

Так ворчит человек. Заботам
и ворчанию нет конца.
Газета. За разворотом
не видно его лица.

И что ему та газета?
Сидит человек, ворча.
Листом бумаги от света
скрыто лицо палача.