***
Он говорит - я голубь, но крылья мои
стальные, а вместо сердца в груди мотор.
Была такая песня, помните, соловьи?
И до сих пор поет ее по радио хор.
И летают птички - бомбами брюхо полно,
и дети поют, не закрываются рты,
и дымят заводы, и страшно смотреть в окно,
и в красных майках бегут спортсмены - до последней черты.
***
Я помню - патефон стоит на табурете
посереди двора.
Играют Ойстрах с Гилельсом, и дети
стоят вокруг - им нравится игра.
Им нравится сюжет - Бетховена творенье,
соната фа мажор.
Всеобщий слух, почти как обозренье,
наполнен звуком, словно светом - взор.
Я помню септаккорд, и гаммы, что весною
из темного окна
как ласточки носились надо мною,
и, словно дверь, - душа отворена.
И нищая гармонь, рыдая и стеная,
ни в склад, ни в лад...
Я помню все. Но музыка иная
сквозь жизнь мою проходит наугад.
***
Библия учит хозяина - не тесни чужака,
но чужака не учат не притеснять владельца -
мозгляка, очкарика, слабака, старика
со всеми болезнями в кошелке слабого тельца.
Ибо он недостоин прибежища своего,
он рожден для того, чтоб построить и уступить жилище,
и место его уже никогда не узнает его,
даже если - с одним чемоданом - он вернется на пепелище.
Он говорит - я голубь, но крылья мои
стальные, а вместо сердца в груди мотор.
Была такая песня, помните, соловьи?
И до сих пор поет ее по радио хор.
И летают птички - бомбами брюхо полно,
и дети поют, не закрываются рты,
и дымят заводы, и страшно смотреть в окно,
и в красных майках бегут спортсмены - до последней черты.
***
Я помню - патефон стоит на табурете
посереди двора.
Играют Ойстрах с Гилельсом, и дети
стоят вокруг - им нравится игра.
Им нравится сюжет - Бетховена творенье,
соната фа мажор.
Всеобщий слух, почти как обозренье,
наполнен звуком, словно светом - взор.
Я помню септаккорд, и гаммы, что весною
из темного окна
как ласточки носились надо мною,
и, словно дверь, - душа отворена.
И нищая гармонь, рыдая и стеная,
ни в склад, ни в лад...
Я помню все. Но музыка иная
сквозь жизнь мою проходит наугад.
***
Библия учит хозяина - не тесни чужака,
но чужака не учат не притеснять владельца -
мозгляка, очкарика, слабака, старика
со всеми болезнями в кошелке слабого тельца.
Ибо он недостоин прибежища своего,
он рожден для того, чтоб построить и уступить жилище,
и место его уже никогда не узнает его,
даже если - с одним чемоданом - он вернется на пепелище.