Ницше
Так сказал Заратустра. Альзо Заратустра шпрах.
Но лучше бы он молчал. Богу милей пантомима.
Сестра ловкими пальцами что-то ищет в его штанах.
И наконец добирается до маленького интима.
Он прикрывает веки. Но подглядывает из-под век.
В конце концов родство - удовольствию не помеха.
И тут начинает смеяться Сверхчеловек.
и обоим становится страшно от этого смеха.
Ломоносов
Из жадины-немца государыних денег не выбить.
Марбург тесен - ни погулять, ни выпить.
Изучай минералы. Хвалебные оды пиши.
Сравнивай ясное солнце с ужасной громадой,
строчку спустя его же - с пресветлой лампадой.
О величии Божьем размышляй в бессонной тиши.
Что немцу здорово, русскому если не смерть, то скука.
Опять же не погуляешь. Вместо выпивки тут наука.
Вместо пьяной удали - скучный трезвый расчет.
Свеча догорает. За окном - непроглядно.
Сон не идет. Хоть звезды считай. Да ладно!
Сиди во тьме и слушай, как время течет.
Время течет, жидкости всякой подобно.
Сообщающиеся сосуды мы изучим подробно:
в сообщающихся людях устанавливается на одном
уровне время, давлению не поддается,
осмыслению не поддается, видно придется
его, как мертвое тело, белым накрыть полотном.
Хороши города немецкие в окруженье предгорий.
Но нет ни забавных историй, ни славных викторий.
Все делают то, что думают, а мысль не поймать во тьме.
В общем - горное дело в мудреной книге.
В нем смысла не больше, чем в сохе и мотыге.
Колокол звонит к мессе. Замок стоит на холме.
И никогда не узнает учитель жадный,
как ни напрягай он свой разум хладный,
какая дрянь закипает в горячем русском уме.
Шут
В трагедиях Шут всегда сопровождал владык.
Веселил, конечно, но иногда - пугал.
Прыгал, звенел бубенчиками, издавал немыслимый крик,
кривлялся, крутился волчком, строить и жить помогал.
В целом Шут жил неплохо. Не для него нищета.
Ангел ему не хранитель, и черт - не брат.
Гамлет стоит на кладбище, держит череп шута.
Говорит: Бедный Йорик! Но Йорик и в смерти богат.
***
Нам и заповеди не указ, нам и потоп не страшен.
Мир нам не дорог, а война - мать родна.
Мы можем построить сто вавилонских башен.
Мы спускаемся в батискафе глубоко - до самого дна.
Мы презираем праведника, восхищаясь злодеем.
Разум нам заменяют банковские счета.
Мы ничего не знаем, но все - умеем.
Вот какие мы молодцы! Людям прошлого - не чета.
Мы любим женщин, но помним, что мы - мужчины.
Мы знаем, что секс приятен, но не стоит наших трудов.
И по ночам ревут прекрасные чудовищные машины,
проносясь с запрещенной скоростью по улицам городов.
***
с этим учился в школе с этим ходил на море
этот умер а с этим три года в ссоре
с этим лузгал семечки на газете расстеленной на столе
он тридцать лет живет на святой земле
тут был врачом там работал завхозом
привык к жаре как в пермском краю к морозам
раза два звонил три письма написал когда
я лежал в больнице инфаркт небольшая беда
не все ли равно где лежишь дома или в палате
в палате не думаешь о политике и зарплате
потолок был белый без трещин сосед горевал
вспоминая женщин которых он прежде знал
к нему приходила жена рядом сидела плача
а он вспоминал что в подвале играет чача
литров семьдесят мне был понятен итог
он выпьет свои сто грамм переступив порог
с этой мы флиртовали а с этой ну в целом понятно
вторая мне снилась недавно что-то шептала невнятно
я слышал голос не разбирая слова
все равно она уже лет пятнадцать мертва
так разбирают архив так демонтируют горе
с этим учился в школе с этим ходил на море
заплывал до буйка наглотавшись соленой воды
играли в балду но я был хуже балды
что было с тем и с этим что было с той и с этой
в старой Одессе насквозь и насмерть прогретой
что было со мной у них должно быть совсем не то
что я вспоминаю не вспомнит больше никто
Так сказал Заратустра. Альзо Заратустра шпрах.
Но лучше бы он молчал. Богу милей пантомима.
Сестра ловкими пальцами что-то ищет в его штанах.
И наконец добирается до маленького интима.
Он прикрывает веки. Но подглядывает из-под век.
В конце концов родство - удовольствию не помеха.
И тут начинает смеяться Сверхчеловек.
и обоим становится страшно от этого смеха.
Ломоносов
Из жадины-немца государыних денег не выбить.
Марбург тесен - ни погулять, ни выпить.
Изучай минералы. Хвалебные оды пиши.
Сравнивай ясное солнце с ужасной громадой,
строчку спустя его же - с пресветлой лампадой.
О величии Божьем размышляй в бессонной тиши.
Что немцу здорово, русскому если не смерть, то скука.
Опять же не погуляешь. Вместо выпивки тут наука.
Вместо пьяной удали - скучный трезвый расчет.
Свеча догорает. За окном - непроглядно.
Сон не идет. Хоть звезды считай. Да ладно!
Сиди во тьме и слушай, как время течет.
Время течет, жидкости всякой подобно.
Сообщающиеся сосуды мы изучим подробно:
в сообщающихся людях устанавливается на одном
уровне время, давлению не поддается,
осмыслению не поддается, видно придется
его, как мертвое тело, белым накрыть полотном.
Хороши города немецкие в окруженье предгорий.
Но нет ни забавных историй, ни славных викторий.
Все делают то, что думают, а мысль не поймать во тьме.
В общем - горное дело в мудреной книге.
В нем смысла не больше, чем в сохе и мотыге.
Колокол звонит к мессе. Замок стоит на холме.
И никогда не узнает учитель жадный,
как ни напрягай он свой разум хладный,
какая дрянь закипает в горячем русском уме.
Шут
В трагедиях Шут всегда сопровождал владык.
Веселил, конечно, но иногда - пугал.
Прыгал, звенел бубенчиками, издавал немыслимый крик,
кривлялся, крутился волчком, строить и жить помогал.
В целом Шут жил неплохо. Не для него нищета.
Ангел ему не хранитель, и черт - не брат.
Гамлет стоит на кладбище, держит череп шута.
Говорит: Бедный Йорик! Но Йорик и в смерти богат.
***
Нам и заповеди не указ, нам и потоп не страшен.
Мир нам не дорог, а война - мать родна.
Мы можем построить сто вавилонских башен.
Мы спускаемся в батискафе глубоко - до самого дна.
Мы презираем праведника, восхищаясь злодеем.
Разум нам заменяют банковские счета.
Мы ничего не знаем, но все - умеем.
Вот какие мы молодцы! Людям прошлого - не чета.
Мы любим женщин, но помним, что мы - мужчины.
Мы знаем, что секс приятен, но не стоит наших трудов.
И по ночам ревут прекрасные чудовищные машины,
проносясь с запрещенной скоростью по улицам городов.
***
с этим учился в школе с этим ходил на море
этот умер а с этим три года в ссоре
с этим лузгал семечки на газете расстеленной на столе
он тридцать лет живет на святой земле
тут был врачом там работал завхозом
привык к жаре как в пермском краю к морозам
раза два звонил три письма написал когда
я лежал в больнице инфаркт небольшая беда
не все ли равно где лежишь дома или в палате
в палате не думаешь о политике и зарплате
потолок был белый без трещин сосед горевал
вспоминая женщин которых он прежде знал
к нему приходила жена рядом сидела плача
а он вспоминал что в подвале играет чача
литров семьдесят мне был понятен итог
он выпьет свои сто грамм переступив порог
с этой мы флиртовали а с этой ну в целом понятно
вторая мне снилась недавно что-то шептала невнятно
я слышал голос не разбирая слова
все равно она уже лет пятнадцать мертва
так разбирают архив так демонтируют горе
с этим учился в школе с этим ходил на море
заплывал до буйка наглотавшись соленой воды
играли в балду но я был хуже балды
что было с тем и с этим что было с той и с этой
в старой Одессе насквозь и насмерть прогретой
что было со мной у них должно быть совсем не то
что я вспоминаю не вспомнит больше никто