там и тогда

***

И еще предмет: театральный бинокль в оболочке
из перламутра, закрепленный на ручке, вроде лорнета,
приближавший к действию взгляд, сходящийся в точке
пересечения ног в лучах разноцветного света,
фильтры, прожектора, без светотехники нет балета.

Бинокль доставали из сумочки, плотно прижатой
к полной груди, приподнятой жестким корсетом,
в нарядном зале, где вызолоченных статуй
немногим меньше, чем публики. Жизнь при этом
меркла, сжималась, становилась бездушным предметом.

Где-то война – третий год, в газетах – одно и то же,
листки прокламаций белели на стенах, извозчки мокли
под весенним вечерним дождем. Но бархат пурпурный в ложе
оствался пурпурным бархатом, маленькие бинокли
помогали приблизить развязку. Господи, мог ли

хоть кто-то направить бинокль во тьму грядущего гнева,
упаковать одежду, приготовиться к бегству в иное
измерение, что-нибуть предпринять, так нет, до самого неба,
всплески оркестра, овация, занавес, последний выход героя,
последние дни, все апплодируют стоя.

***

никаких перемен госпожа никаких перемен
разве только в субботу поход на кармен
сюиту плюс шопениана а третий одноактный балет
хоть убей не припомню пора бы встряхнуться билет
третий ряд ближе к центру балкона щелчки кастаньет

плюс литавры и возгласы струнных пульсация духовых
одноактный балет однодневная страсть не остаться в живых
только бархатный занавес с вышитым старорежимным гербом
билетерша уродка с маленьким острым горбом
седыми кудряшками тусклыми глазками под нависающим лбом

никаких перемен госпожа и не думать о том
что надеть на себя чтобы в зале полупустом
глядеть на движения стройных куколок заводных
как подумаешь сколько отчаянья исходит от них
прижимаешь платочек к глазам любишь всех как родных

а родных ненавидишь нарядное платье близок финал
если б ты знал негодник если б ты знал
сколько мы пережили как мучились как
добывали хлеб как мыли посуду не думать о стариках
вечернее платье китайский веер программка в руках