verses

***

То-то и плохо, что выходя на крыльцо
Видишь беленый, почти деревенский
домик с кирпичной трубой
и зеленой калиткой, лепящийся у глухой стены
трехэтажного дома. Застегивая пальтецо
следишь за старой лозой, возносящейся над тобой,
с темными гроздьями, ржавыми листьями. Сочтены
годы этой идиллии. Трещины – сверху вниз,
в них весною гнездятся ласточки. На карниз
осторожно ступает кошка. Воробей – конечная цель.
Трещины на всю стену. В каждую щель
улетает тепло наших тел куда-то туда,
где нет ни чувства вины, ни чувства стыда.
Не имеет смысла одежда. Там – абсолютный нуль.
На ограде эдемского сада - выбоины от пуль.

Как будто там уже состоялся последний суд
и привели в исполнение приговор.
Скоро нас всех отселят. Скоро все это снесут.
Но пока здесь обычный одесский двор.

Белье под дождиком мокнет. Соседи смеются, галдят.
Подглядывают в окна, но в глаза не глядят.
Выбалтывают секреты. Оставляют детей одних.
Выносят два табурета, чтобы гроб поставить на них.

Поневоле взгляд сквозь ресницы спотыкается о небосвод,
естественную границу верхних и нижних вод,
где теснится столько мечтаний отчаявшихся людей,
что места нет для метаний скорбной мысли твоей.

verses

***

То-то и плохо, что выходя на крыльцо
Видишь беленый, почти деревенский
домик с кирпичной трубой
и зеленой калиткой, лепящийся у глухой стены
трехэтажного дома. Застегивая пальтецо
следишь за старой лозой, возносящейся над тобой,
с темными гроздьями, ржавыми листьями. Сочтены
годы этой идиллии. Трещины – сверху вниз,
в них весною гнездятся ласточки. На карниз
осторожно ступает кошка. Воробей – конечная цель.
Трещины на всю стену. В каждую щель
улетает тепло наших тел куда-то туда,
где нет ни чувства вины, ни чувства стыда.
Не имеет смысла одежда. Там – абсолютный нуль.
На ограде эдемского сада - выбоины от пуль.

Как будто там уже состоялся последний суд
и привели в исполнение приговор.
Скоро нас всех отселят. Скоро все это снесут.
Но пока здесь обычный одесский двор.

Белье под дождиком мокнет. Соседи смеются, галдят.
Подглядывают в окна, но в глаза не глядят.
Выбалтывают секреты. Оставляют детей одних.
Выносят два табурета, чтобы гроб поставить на них.

Поневоле взгляд сквозь ресницы спотыкается о небосвод,
естественную границу верхних и нижних вод,
где теснится столько мечтаний отчаявшихся людей,
что места нет для метаний скорбной мысли твоей.