***
Из церкви выходит царь с простреленной грудью.
Нищие по сторонам тянут вывернутые ладошки.
Кто впереди – смотрят с надеждой.
Кто сзади - плачут, что им ничего не досталось.
Ничего: ни собора, прекрасного, как пучок редиски,
лежащий корешками вверх на базарном прилавке,
ни солнца красного, как лицо торговки,
ни денег, которые платят пришлые люди.
Ничего, совсем ничего не досталось!
А император идет по ковровой дорожке,
семья чуть позади, но никто не заметит.
Никто, никто, ни эти в длинных шинелях,
ни эти, в кожаных куртках, ни эти в струпьях.
Какое им дело до кремовых длинных платьев,
до сандалий, коротких штанишек, матроски
с воротничком синим и полоской черной.
Почему черной? Полоска должна быть белой.
Но так уж случилось – она оказалась черной.
Это ошибка. Но ничего не поделать.
Из церкви выходит царь с простреленной грудью.
Нищие по сторонам тянут вывернутые ладошки.
Кто впереди – смотрят с надеждой.
Кто сзади - плачут, что им ничего не досталось.
Ничего: ни собора, прекрасного, как пучок редиски,
лежащий корешками вверх на базарном прилавке,
ни солнца красного, как лицо торговки,
ни денег, которые платят пришлые люди.
Ничего, совсем ничего не досталось!
А император идет по ковровой дорожке,
семья чуть позади, но никто не заметит.
Никто, никто, ни эти в длинных шинелях,
ни эти, в кожаных куртках, ни эти в струпьях.
Какое им дело до кремовых длинных платьев,
до сандалий, коротких штанишек, матроски
с воротничком синим и полоской черной.
Почему черной? Полоска должна быть белой.
Но так уж случилось – она оказалась черной.
Это ошибка. Но ничего не поделать.