Останься пеной, Афродита!

Их только слепой не заметит,
а зрячий о них говорит:
пройдет, словно солнцем осветит,
посмотрит рублем подарит.

Впрочем, это в другой раз.
А сегодня - с праздником Вас дорогие наши!

Лозунг дня:

Спасибо товарищу Кларе Цеткин
с умом большевистским и взглядом цепким!

Останься пеной, Афродита!

Их только слепой не заметит,
а зрячий о них говорит:
пройдет, словно солнцем осветит,
посмотрит рублем подарит.

Впрочем, это в другой раз.
А сегодня - с праздником Вас дорогие наши!

Лозунг дня:

Спасибо товарищу Кларе Цеткин
с умом большевистским и взглядом цепким!

verses

***

Историк рубит эпоху решительней, чем тиран,
искуснее, чем мясник топором
кровавую тушу, будь то баран,
пролетарии, если не всех, то развитых стран
или бык - существует схема разруба. Вопрос ребром
белым ребром с ошметками плоти встал
перед разумом второгодника. Школьный пенал –
заточенный карандаш. Циркуль. Перо номер два
в двусоставной ручке – дерево и люминь,
в просторечии – алюминий. Беспутная голова
склонилась над контурной картой. Во веки веков. Аминь.

Историк рубит эпоху. В конце концов
школьный учебник, Борис Годунов и поэт Кольцов,
раззудись плечо, размахнись рука, поклонись трава,
больше кровь и плоть на кости, чем просто слова.
Пусть топор врубается в плаху. Катись, катись, голова,
что твой колобок, пусть вмажет копьем Руслан,
пусть Ирод режет младенцев, после будет Беслан.

Что русскому здорово, немцу – смерть. Немецкая речь
в горле русского президента, поставленного стеречь
конституцию от волков, выстреливает, как картечь.
волки бегут врассыпную, рассыпаясь, сиречь,
превращаясь в зубы, кости, свалявшуюся шерсть,
на полпути к возвращению в персть.
Пока существует кровь, существует кровная месть.

Кровавая туша истории висит над серой плитой
мраморного прилавка. Под тяжкой царской пятой
лежит страданье народа, зубы сцепив,
а вот и ЭТО в белом халате и в
клеенчатом фартуке затачивает ножи,
и бессмысленно петь, напившись, ворону: «Не кружи!».

Потому что желание ворона в небе кружить
сильней, чем наше желанье любить и жить.

Потому, что схема разруба, историк, поэт, пророк,
сгусток стирают тряпкой, звонок, окончен урок.

verses

***

Историк рубит эпоху решительней, чем тиран,
искуснее, чем мясник топором
кровавую тушу, будь то баран,
пролетарии, если не всех, то развитых стран
или бык - существует схема разруба. Вопрос ребром
белым ребром с ошметками плоти встал
перед разумом второгодника. Школьный пенал –
заточенный карандаш. Циркуль. Перо номер два
в двусоставной ручке – дерево и люминь,
в просторечии – алюминий. Беспутная голова
склонилась над контурной картой. Во веки веков. Аминь.

Историк рубит эпоху. В конце концов
школьный учебник, Борис Годунов и поэт Кольцов,
раззудись плечо, размахнись рука, поклонись трава,
больше кровь и плоть на кости, чем просто слова.
Пусть топор врубается в плаху. Катись, катись, голова,
что твой колобок, пусть вмажет копьем Руслан,
пусть Ирод режет младенцев, после будет Беслан.

Что русскому здорово, немцу – смерть. Немецкая речь
в горле русского президента, поставленного стеречь
конституцию от волков, выстреливает, как картечь.
волки бегут врассыпную, рассыпаясь, сиречь,
превращаясь в зубы, кости, свалявшуюся шерсть,
на полпути к возвращению в персть.
Пока существует кровь, существует кровная месть.

Кровавая туша истории висит над серой плитой
мраморного прилавка. Под тяжкой царской пятой
лежит страданье народа, зубы сцепив,
а вот и ЭТО в белом халате и в
клеенчатом фартуке затачивает ножи,
и бессмысленно петь, напившись, ворону: «Не кружи!».

Потому что желание ворона в небе кружить
сильней, чем наше желанье любить и жить.

Потому, что схема разруба, историк, поэт, пророк,
сгусток стирают тряпкой, звонок, окончен урок.