****
Агнец Божий, понесший грехи мира,
в том числе – римлян и Рима. Порфира
понтифика. Три рубина и три сапфира
по кайме золотого потира.
Ничего не поделать. Драгоценные вещи
сжимают алчное сердце, что железные клещи.
Квадратики смальты, что пазл, под куполом. Белым
на темно синем голуби на кресте. Простертым телом
проповедует Праведник. Слушают птицы, звери,
уж кто-кто, а они наставлены в истинной вере:
павлины, олени, овцы, эти, по крайней мере,
теряя жизнь, не грустят о потере.
Не поют о вечном покое, о сиянии непрестанном,
о блуждании среди святых, о ставших станом
на защиту ангелах, о суде, о чашах
весов, о черных гирьках проступков наших.
****
Где у русских круг, у них треугольник, четырехгранник,
многоярусная колокольня, продолговатый корпус
базилики, черепичная крыша углом, аркада, квадратный дворик,
в центре – фонтан. У входа благочестивый охранник
сидит на венском стуле, немного горбясь,
из двух посетителей один – католик, другой – историк
архитектуры, религии, чего-то еще. Туристы потоком
омывают памятники барокко, чтобы сгинуть и снова
прихлынуть. Сюда никого не водят – взгляду здесь зацепиться
практически не за что. Ангелам или пророкам
там, в глубине апсиды, от Рождества Христова
века пятого, в крайнем случае – начала шестого,
не перед кем выставляться, некуда торопится.
Даже голуби здесь нечастые гости. Вороны
дело другое. Вот одна, а вот и вторая. Наклоняя
головы, вышагивают вдоль высокой кирпичной ограды.
Три-четыре сосны: округлые, темные кроны.
Странникам всюду мерещится жизнь иная.
Рука Господня прощение, что мякиш, разминая,
крошит на землю, как птицам. А мы и рады.
Агнец Божий, понесший грехи мира,
в том числе – римлян и Рима. Порфира
понтифика. Три рубина и три сапфира
по кайме золотого потира.
Ничего не поделать. Драгоценные вещи
сжимают алчное сердце, что железные клещи.
Квадратики смальты, что пазл, под куполом. Белым
на темно синем голуби на кресте. Простертым телом
проповедует Праведник. Слушают птицы, звери,
уж кто-кто, а они наставлены в истинной вере:
павлины, олени, овцы, эти, по крайней мере,
теряя жизнь, не грустят о потере.
Не поют о вечном покое, о сиянии непрестанном,
о блуждании среди святых, о ставших станом
на защиту ангелах, о суде, о чашах
весов, о черных гирьках проступков наших.
****
Где у русских круг, у них треугольник, четырехгранник,
многоярусная колокольня, продолговатый корпус
базилики, черепичная крыша углом, аркада, квадратный дворик,
в центре – фонтан. У входа благочестивый охранник
сидит на венском стуле, немного горбясь,
из двух посетителей один – католик, другой – историк
архитектуры, религии, чего-то еще. Туристы потоком
омывают памятники барокко, чтобы сгинуть и снова
прихлынуть. Сюда никого не водят – взгляду здесь зацепиться
практически не за что. Ангелам или пророкам
там, в глубине апсиды, от Рождества Христова
века пятого, в крайнем случае – начала шестого,
не перед кем выставляться, некуда торопится.
Даже голуби здесь нечастые гости. Вороны
дело другое. Вот одна, а вот и вторая. Наклоняя
головы, вышагивают вдоль высокой кирпичной ограды.
Три-четыре сосны: округлые, темные кроны.
Странникам всюду мерещится жизнь иная.
Рука Господня прощение, что мякиш, разминая,
крошит на землю, как птицам. А мы и рады.