verses

***

Я молча стоял над ней,
с почковидным лотком в руках,
на мне был белый халат,
в почковидном лотке - заряженный шприц.

Я ждал, глядя, как эта женщина
медленно переворачивает на живот
свое грузное тело,
продолжая разговор с соседкой по палате:
"я всегда ем продукты для людей,
а не колбасу для населения".

Кем-то там был ее муж?
Не помню, но кем-то он был.

Она не жила в населенных пунктах,
не занимала жилплощадь,
не передвигалась на общественных
транспортных средствах.

И еще у нее была неоперабельная
опухоль головного мозга.

Я стоял, представляя, как там, высоко
наши ангелы-хранители
молят Господа о прощении,
отвернувшись друг от друга.

verses

***

Я молча стоял над ней,
с почковидным лотком в руках,
на мне был белый халат,
в почковидном лотке - заряженный шприц.

Я ждал, глядя, как эта женщина
медленно переворачивает на живот
свое грузное тело,
продолжая разговор с соседкой по палате:
"я всегда ем продукты для людей,
а не колбасу для населения".

Кем-то там был ее муж?
Не помню, но кем-то он был.

Она не жила в населенных пунктах,
не занимала жилплощадь,
не передвигалась на общественных
транспортных средствах.

И еще у нее была неоперабельная
опухоль головного мозга.

Я стоял, представляя, как там, высоко
наши ангелы-хранители
молят Господа о прощении,
отвернувшись друг от друга.

verses

***

Присудили ссылку. В ссылке опять судили. Присудили острог.
Хороший острог, и начальник не больно строг.
Только с виду - суров
да кричать здоров,
типа, всех вас - в бараний рог.

Стены из бревен, вокруг неглубокий ров.
Недалеко - деревня, семьдесят пять дворов,
сотня свиней, штук пятьдесят коров,
плюс небольшая церковь, в которой Бог:
три Лица глядят через три окна.
А за лесом - гора, согнутая спина.
Выглянет солнце на час и сразу назад нырнет.
В лесу шалят - что ни день кто-то кого-то ножом пырнет.

Комендант на лысую голову надевает парик,
на ночь читает киевский патерик,
третий год на себя никак не натянет мундир,
под самое горло подпирает трехслойный жир.

А сиделец-то наш ворочает камни на берегу.
А Бог из окна кричит - гляди, как Я душу твою берегу!
Был в фаворе,
да не в позоре,
в опалу впал -
не пропал,
в ссылке
да не в могилке,
и в тюрьме - не в дерьме.

И зима не больно сурова, и конвойный не больно лют.
То старушка подаст баранку, то махорки с воли пришлют.

Ночью проще вставать к параше, чем ходить до двора.
И конвойный поет покраше, чем столичные тенора.

verses

***

Присудили ссылку. В ссылке опять судили. Присудили острог.
Хороший острог, и начальник не больно строг.
Только с виду - суров
да кричать здоров,
типа, всех вас - в бараний рог.

Стены из бревен, вокруг неглубокий ров.
Недалеко - деревня, семьдесят пять дворов,
сотня свиней, штук пятьдесят коров,
плюс небольшая церковь, в которой Бог:
три Лица глядят через три окна.
А за лесом - гора, согнутая спина.
Выглянет солнце на час и сразу назад нырнет.
В лесу шалят - что ни день кто-то кого-то ножом пырнет.

Комендант на лысую голову надевает парик,
на ночь читает киевский патерик,
третий год на себя никак не натянет мундир,
под самое горло подпирает трехслойный жир.

А сиделец-то наш ворочает камни на берегу.
А Бог из окна кричит - гляди, как Я душу твою берегу!
Был в фаворе,
да не в позоре,
в опалу впал -
не пропал,
в ссылке
да не в могилке,
и в тюрьме - не в дерьме.

И зима не больно сурова, и конвойный не больно лют.
То старушка подаст баранку, то махорки с воли пришлют.

Ночью проще вставать к параше, чем ходить до двора.
И конвойный поет покраше, чем столичные тенора.