verses

Из Лины Костенко*

***
Я рассвет открываю скрипичным ключом.
Тьма ночная украшена нежностью.
Горизонт поднимает багряным плечом
день - страницу нотную вечности.

Что сегодня? какой веселый фрагмент
из моей сумасшедшей доли?
Усмехается правда глазами легенд,
и свобода - глазами неволи.

Любовь непокорна - моя валторна,
пути прощанья - скрипки печали,
а в серые будни буду бить, как в бубны.
Как мне легко! И - как же мне трудно!

Эволюция перьев гусиных - пример.
Философии полу-затертый нимб.
Слово - имя мысли теперь,
но чаще - ее псевдоним.

Так чего же ищу я, и чем я жива,
многословный мир многолюдный?
Вы - стихи, вы поэзия или слова?
У грядущего - слух абсолютный.

*Перевод с украинского

verses

В Амалию влюбленный

Б.О.

он преклонив колено делает жесты страсти
она отстраняясь делает жесты скорби
а вот страна раскололась на неравные части
и во всем виноват любимец запада меченый горби

в гробу хрустальном тело лена нетленно
говорят что душа в аду обречена на муки
а он все стоит перед ней преклонив колено
она отстраняясь делает жест разлуки

все провалилось и не восстать из провала
уходит жизнь невесома нежна незрима
а он преклонил колено как ни в чем не бывало
а она отстраняется длится вечная пантомима

Яков Лернер. Воспоминания - 12

Я уже писал, что хотя меня и освободили из лагеря, но свободным человеком я себя не чувствовал. Мои права были ограниченны. Не было мира в моей душе. Я жил в постоянной тревоге. Я не мог покинуть Колыму (не лучшее место на земле, совсем не лучшее), я не мог найти себе работу, соответствующую моей квалификации. Всюду была секретность, все было под надзором НКВД-МГБ, а кто же даст мне, бывшему политзэка, "лишенцу" доступ к секретным материалам?
Но, в конце концов мне повезло. Добыча золота была важным государственным делом. Здесь не было места людям, которые могли заменить квалификацию верностью генеральной линии КПСС... После освобождения я остался работать на том же заводе и в той же должности, в которой я работал будучи заключенным. Там хорошо знали мою добросовестность и квалификацию. Для администрации было важно и то, что я не был другом Бахуса. Много раз меня пытались продвинуть на позицию главного бухгалтера, но "первый отдел", зав отделом кадров блокировал мое продвижение. В конце концов директор завода, человек военный, своей властью назначил меня исполняющим обязанности главбуха. Он сделал это "под свою ответственность", так и было написано в его резолюции.

Мое настроение изменилось. Мне нравилась моя новая работа и я чувствовал себя на своем месте в новой должности.

После смерти Сталина в марте 1953 года я вздохнул облеченно. Впервые за много лет я получил отпуск - шесть месяцев!, крупную сумму отпускных и возможность провести отпуск где и как мне угодно.

В августе 1953 года я добрался самолетом до Иркутска, а оттуда, поездом - до Омска. Я путешествовал в вагоне первого класса - завод оплачивал мои дорожные расходы. Из Омска я поехал в совхоз в надежде встретить там моих старых друзей. Как они удивились и обрадовались, увидев меня живым!
Радость нашей встречи была омрачена памятью о наших друзьях, погибших в сталинских лагерях. Таких было немало, как будто эпидемия пронеслась над страной.
И, как прежде, никакого намека на антисемитизм в коллективе совхоза. Я сохранил дружеские связи со многими сотрудниками и переписывался с ними до самого отъезда из СССР.

Вскоре я приехал в Москву. Я не мог останавливаться в гостинице, мой паспорт имел ограничения, не позволявшие мне находиться в Москве официально. Один из близких друзей пригласил меня жить в его квартире. Когда-то мы несколько лет проработали в одном учреждении. И теперь я жил в квартире со всеми удобствами. Человеческое отношение, нормальные бытовые удобства. Вам это кажется совершенно естественным. Но для прошедшего лагеря все это казалось раем земным.

Как и в первый раз, я ходило по театрам и музеям. Но не приобщение к культуре, а реабилитация была моей основной целью.

verses

***

в штанах страны стоит бронепоезд
на бедрах правителя - черный пояс,
вождю хорошо со страной вдвоем.
Изба красна не углами - узлами,
веселые нищие роются в хламе,
в речушке церковь вниз куполами,
тоска расширяется в сердце твоем.

Особенно утром, когда на востоке,
заря занимается, в мутном потоке
прошедшего времени рыба клюет
на каждую удочку, каждый крючочек,
когда не счесть стихотворных строчек,
а в клубе ночном для сынков и дочек
бушлатник шершавую песню поет*.

Когда облака сбиваются в стадо,
когда палач говорит "так надо!",
а смертник, пожалуй, согласен с ним,
когда под землею гремят заводы,
а в небесах не смолкают оды,
закон природы - закон породы,
природу-породу мы не виним.

Такими уж мы уродились в роддоме
системы минздрава, мы были, кроме
матери, не нужны никому.
Полоской роддомовская клеенка
охватывала запястье ребенка,
и равнодушно родная сторонка
нас принимала по одному.

Такая уж выпала доля-жребий,
гражданин - отребье среди отребий,
хоть отсутствует множественное число
у слова "отребье", не скажешь иначе,
различая в общем вое и плаче,
в поисках недостачи в сдаче
мелкое, но всесильное зло.

* строка из стихотворения Осипа Мандельштама.