verses

***
Человек всего лишь объект наказания и награды.
Мундир для ордена или место, по которому хлещет розга.
Толпа рукоплещет. Певичка щебечет с эстрады.
Завтра будут выборы. Выберут отморозка.

Небо сплошь затянуто. У припадочных - чаще припадки
У депрессивных - мысли чернее китайской туши.
У собак безнадзорных в эти дни - плохие повадки,
У людей в эти дни - почти безнадежные души.

В воскресные дни - церковь, но чаще - рынок.
Картофель, капуста и репа лежат - навалом.
Что бы делали мы, когда бы шары в витринах
не напоминали бы о родившемся славном малом?

Уж Он-то вытащит нас, погрязших в чернухе.
Напомнит мелодии мэрри кристмас слова забыты.
Мы бываем не в духе. Но Он-то родился в Духе!
Все уладится - овцы целы и волки сыты.

***
в общем это было кафе но могло считаться пивной
называлось волна наш столик стоял под стеной
и на стене висящий айвазовский девятый вал
сидящих за столиком с головой накрывал

это было время любви всем по двадцать лет
это было время встреч промискуитет-а-тет
где-то там были хиппи творите любовь не войну
и мы любили друг друга и ходили в волну

где-то там под слезы фанатов распадались битлы
на экранах война и мир наташа ростова балы
в приемнике голос америки в телике сплошь вьетнам
на пляже дети-рахитики под прикрытием белых панам

перечислять космонавтов становилось трудней
они не видели Бога но Богу было видней
в общем это было кафе но могло считаться пивной
называлось волна и нас уносило волной

***
Пятидесятые годы. Цирк на Привозе.
Немецкие мотоциклы. В кожаных шлемах мужчины.
Замирали зрители в напряженной позе.
Центробежная сила прижимала к стене машины.

Но видимо с физикой у зрителей было неважно.
Им казались чудом эти гонки по стенам.
В цирке было душно. В городе - жарко и влажно.
На базаре фрукты и овощи по умеренным ценам.

И рыбы-камбалы были распластаны на прилавке,
и рыбы-бычки болтались как альпинисты в связках.
И такие слова произносились в базарной давке,
каких не встретишь у Бабеля в одесских народных сказках.

***
Здесь поэт Владислав Ходасевич назвал поэта Осипа Мандельштама
"всекоктебельским посмешищем" и, должно быть, громко смеялся.
В Мандельштаме было что-то жалкое. Но Муза была упряма -
Она вела его к гибели. Он шел и не спотыкался.
Горела волшебная лампа. На стекле оседала копоть.
Фитиль был прикручен - экономия керосина.
А днем Мандельштам гулял с Мариной, целовал загорелый локоть,
и Марина тоже смеялась, как умела смеяться Марина.
А Волошин стоял на балконе, как архиерей на амвоне
и считал облака в сухих небесах Кимерии.
И волошинский дом выделялся на общем всекоктебельском татарском фоне,
на фоне русской поэзии и антисанитарии.