традиционно в этот день

Песенка Офелии. Оригинал

To-morrow is Saint Valentine's day,
All in the morning betime,
And I a maid at your window,
To be your Valentine.
Then up he rose, and donn'd his clothes,
And dupp'd the chamber-door;
Let in the maid, that out a maid
Never departed more.


By Gis and by Saint Charity,
Alack, and fie for shame!
Young men will do't, if they come to't;
By cock, they are to blame.
Quoth she, before you tumbled me,
You promised me to wed.
So would I ha' done, by yonder sun,
An thou hadst not come to my bed.

перевод Лозинского.

"Заутра Валентинов день,
И с утренним лучом
Я Валентиною твоей
Жду под твоим окном.
Он встал на зов, был вмиг готов,
Затворы с двери снял;
Впускал к себе он деву в дом,
Не деву отпускал".


"Клянусь Христом, святым крестом.
Позор и срам, беда!
У всех мужчин конец один;
Иль нет у них стыда?
Ведь ты меня, пока не смял,
Хотел женой назвать!"
"И было б так, срази нас враг,
Не ляг ты ко мне в кровать".

Перевод Пастернака

С рассвета в Валентинов день
Я проберусь к дверям
И у окна согласье дам
Быть Валентиной вам.
Он встал, оделся, отпер дверь,
И та, что в дверь вошла,
Уже не девушкой ушла
Из этого угла.

традиционно в этот день

Песенка Офелии. Оригинал

To-morrow is Saint Valentine's day,
All in the morning betime,
And I a maid at your window,
To be your Valentine.
Then up he rose, and donn'd his clothes,
And dupp'd the chamber-door;
Let in the maid, that out a maid
Never departed more.


By Gis and by Saint Charity,
Alack, and fie for shame!
Young men will do't, if they come to't;
By cock, they are to blame.
Quoth she, before you tumbled me,
You promised me to wed.
So would I ha' done, by yonder sun,
An thou hadst not come to my bed.

перевод Лозинского.

"Заутра Валентинов день,
И с утренним лучом
Я Валентиною твоей
Жду под твоим окном.
Он встал на зов, был вмиг готов,
Затворы с двери снял;
Впускал к себе он деву в дом,
Не деву отпускал".


"Клянусь Христом, святым крестом.
Позор и срам, беда!
У всех мужчин конец один;
Иль нет у них стыда?
Ведь ты меня, пока не смял,
Хотел женой назвать!"
"И было б так, срази нас враг,
Не ляг ты ко мне в кровать".

Перевод Пастернака

С рассвета в Валентинов день
Я проберусь к дверям
И у окна согласье дам
Быть Валентиной вам.
Он встал, оделся, отпер дверь,
И та, что в дверь вошла,
Уже не девушкой ушла
Из этого угла.

Из архива - к сегодняшнему дню

***

Переводя на греческий язык
пророчества Исайи, Симеон
задумался. Значенье слова "Альма"
его смутило. Дева? Ни на миг,
как ни старался, не поверил он
в Мать-девственницу. Золотая пальма

росла привольно посреди двора,
в тени ее сидела детвора,
две женщины с недвижными чертами,
вдали синела древняя гора,
над ней стояло облако. Пора
заканчивать работу. Но местами

пророчества темны и не понять
их смысла, как ребенку не поднять
огромный черный камень. Не под силу.
Одна ошибка - и из рода в род
пойдет гулять неточный перевод,
а правду унесешь с собой в могилу.

Верней, возможность правды. Кто потом
тебя проверит! Кто огромный том
перечитает, буквы сосчитает,
значенье, что сокрыто между строк
уразумеет и предскажет срок,
уловит дух, что меж страниц витает?

Итак, что значит "альма"? Если ей
назначено родить, тогда верней
перевести "юница", а не дева!
Так думал Симеон. И в тот же миг
услышал голос, звавший: Эй, старик!
И этот голос был исполнен гнева.

Кто искажает мудростью мирской
Мой промысл? Кто гробовой доской
прикрыть решился Истину? Кто злого
ума исполнившись, задумал изменить
пророчество, кто золотую нить
прервал, кто омрачает Слово?

Что ж, от тебя я отодвину смерть
на триста лет, чтоб сам ты смог узреть
Мать-Деву, что стоит перед тобою
с Божественным Младенцем на руках,
а сколько горя в этих трех веках,
узнаешь сам. Но я не упокою

тебя, пока, согбенный, в Храм
ты не придешь, не встретишь Мариам
с Христом. И в том последняя награда.
Прижми Младенца к старческой груди,
и Матери верни. И - уходи.
И - умирай. Ты сделал все, как надо.

(15.02.09)

Согласно преданию, св. Симеон Богоприимец был одним из семидесяти переводчиков еврейской Библии на греческий язык - "Септуагинта". Столкнувшись с пророчеством Исайи - "се Дева име во чреве и роди сына и наречет ему имя Эммануил", Симеон решил переводить евр. "альма" не как Дева - Партенос, но как "юница", молодая женщина. Именно тогда Симеону и было обещано, что он не вкусит смерти, пока не увидит Спасителя и Мать-Деву. Мне кажется, что день памяти Симеона вполне может быть профессиональным праздником переводчиков. Но обычно переводчики отождествляют себя с именем св. Иеронима, сделавшего перевод Септуагинты на латынь

Из архива - к сегодняшнему дню

***

Переводя на греческий язык
пророчества Исайи, Симеон
задумался. Значенье слова "Альма"
его смутило. Дева? Ни на миг,
как ни старался, не поверил он
в Мать-девственницу. Золотая пальма

росла привольно посреди двора,
в тени ее сидела детвора,
две женщины с недвижными чертами,
вдали синела древняя гора,
над ней стояло облако. Пора
заканчивать работу. Но местами

пророчества темны и не понять
их смысла, как ребенку не поднять
огромный черный камень. Не под силу.
Одна ошибка - и из рода в род
пойдет гулять неточный перевод,
а правду унесешь с собой в могилу.

Верней, возможность правды. Кто потом
тебя проверит! Кто огромный том
перечитает, буквы сосчитает,
значенье, что сокрыто между строк
уразумеет и предскажет срок,
уловит дух, что меж страниц витает?

Итак, что значит "альма"? Если ей
назначено родить, тогда верней
перевести "юница", а не дева!
Так думал Симеон. И в тот же миг
услышал голос, звавший: Эй, старик!
И этот голос был исполнен гнева.

Кто искажает мудростью мирской
Мой промысл? Кто гробовой доской
прикрыть решился Истину? Кто злого
ума исполнившись, задумал изменить
пророчество, кто золотую нить
прервал, кто омрачает Слово?

Что ж, от тебя я отодвину смерть
на триста лет, чтоб сам ты смог узреть
Мать-Деву, что стоит перед тобою
с Божественным Младенцем на руках,
а сколько горя в этих трех веках,
узнаешь сам. Но я не упокою

тебя, пока, согбенный, в Храм
ты не придешь, не встретишь Мариам
с Христом. И в том последняя награда.
Прижми Младенца к старческой груди,
и Матери верни. И - уходи.
И - умирай. Ты сделал все, как надо.

(15.02.09)

Согласно преданию, св. Симеон Богоприимец был одним из семидесяти переводчиков еврейской Библии на греческий язык - "Септуагинта". Столкнувшись с пророчеством Исайи - "се Дева име во чреве и роди сына и наречет ему имя Эммануил", Симеон решил переводить евр. "альма" не как Дева - Партенос, но как "юница", молодая женщина. Именно тогда Симеону и было обещано, что он не вкусит смерти, пока не увидит Спасителя и Мать-Деву. Мне кажется, что день памяти Симеона вполне может быть профессиональным праздником переводчиков. Но обычно переводчики отождествляют себя с именем св. Иеронима, сделавшего перевод Септуагинты на латынь

(no subject)

Не отврати лица Твоего от отрока Твоего, яко скорблю, скоро услыши мя! Вонми души моей и избави ю, враг моих ради избави мя




ПРОСТИТЕ

(no subject)

Не отврати лица Твоего от отрока Твоего, яко скорблю, скоро услыши мя! Вонми души моей и избави ю, враг моих ради избави мя




ПРОСТИТЕ

verses

***

В храме, куда ходил в молодые годы,
я уже никого не встречу из прежних, дружных,
со спины все вроде знакомы, но лица чужие.
А одежда на людях та же, и облачения на духовенстве - те же,
не подвластны моде ни священники, ни прихожане,
да и сам я хорош в куртке конца восьмидесятых.

Те же слова, но произносятся слитно,
скорей вспоминаю, чем понимаю.
Скорей вспоминаю, чем понимаю, а если и плачу,
то по тем, кого я здесь больше не встречу.

Как цыганские детки они протягивают каменные ладошки,
просят подать им память, не вечную, просто память:
о чашке горячего чая, о вечерних прогулках,
вот, я раздаю им по крохам
последние скудные воспоминанья.

Дал бы больше, боюсь, что ни с чем останусь.

verses

***

В храме, куда ходил в молодые годы,
я уже никого не встречу из прежних, дружных,
со спины все вроде знакомы, но лица чужие.
А одежда на людях та же, и облачения на духовенстве - те же,
не подвластны моде ни священники, ни прихожане,
да и сам я хорош в куртке конца восьмидесятых.

Те же слова, но произносятся слитно,
скорей вспоминаю, чем понимаю.
Скорей вспоминаю, чем понимаю, а если и плачу,
то по тем, кого я здесь больше не встречу.

Как цыганские детки они протягивают каменные ладошки,
просят подать им память, не вечную, просто память:
о чашке горячего чая, о вечерних прогулках,
вот, я раздаю им по крохам
последние скудные воспоминанья.

Дал бы больше, боюсь, что ни с чем останусь.