Однажды в Риме студентка университета "Сапиенция" во время моих чтений задала вопрос: почему я так часто вспоминаю шестидесятые-восьмидесятые годы, но ничего не написал о девяностых. Я какое-то время говорил о том, что вспоминаешь больше юные годы, что мифологизированное советское детство для меня привлекательнее романтики лихих девяностых... При этом я совершенно упустил из виду, что у меня есть довольно много стихов именно о девяностых! Странный рефлекс у человека, он не подвергает сомнению информацию содержащуюся в вопросе...
Стихи о девяностых писались в разные годы и публиковались с разных моих книжках. Но на этот раз я собрал и выложил на "Полутонах" стихи, написанные в последние три года. Поскольку по ссылкам в ЖЖ ходить не принято, выкладываю первое стихотврение отдельно.
***
Огромная грудь раздувается, тычет соском,
и младенческий ужас расширяет зрачки.
Но мы не дети, не ходим под стол ползком,
слава Богу, мы в этом мире не новички,
не вчера родились. Старушки, глядя нам вслед,
крестятся, говорят: "Ишь, вымахали бычки!
Затылки - вторые морды! Еще наделают бед!"
Мы видали-перевидали, мы вытирали рты
рукавами выцветших гимнастерок, на третье хлебали компот.
Все как один голосовали за власть золотой орды.
В баньке - гол, как монгол. На полку стекает пот.
В предбаннике на журнальном столике фотоальбом:
под фотографией имя - не то, телефончик - тот.
Стыд ночной восходит к луне столбом.
Вот она расшнуровывает ботинок. А старшой шипит: "Скройся с глаз!
Разденься, зайди красиво, чтобы была как в меню!"
И она возвращается: тяжелые груди, широкий таз -
кустодиевская ню, замотанная в простыню.
Присвистывает: "Сколько вас, а я что, одна на всех?
Позвать подружек, что ли?", а старшой: "Справишься, не впервой,
получишь свои проценты за свальный грех."
И девка смеется и трясет головой.
На рассвете думаешь - никто не убил, потому что никто не хотел,
придется теперь самому позаботиться. Город давно опустел.
Когда-никогда пронесется внедорожник-автомобиль,
куда-никуда, и кто там сидит за рулем, или никто уже не?
Свет от фар, как ветер, высоко поднимает пыль,
пыль летит высоко, дальше не страшно мне.
Остальное - здесь
Борис Херсонский - ВЫСОКАЯ ПЫЛЬ - полутона - один ты никто ::: nobodylovesnoone?
Стихи о девяностых писались в разные годы и публиковались с разных моих книжках. Но на этот раз я собрал и выложил на "Полутонах" стихи, написанные в последние три года. Поскольку по ссылкам в ЖЖ ходить не принято, выкладываю первое стихотврение отдельно.
***
Огромная грудь раздувается, тычет соском,
и младенческий ужас расширяет зрачки.
Но мы не дети, не ходим под стол ползком,
слава Богу, мы в этом мире не новички,
не вчера родились. Старушки, глядя нам вслед,
крестятся, говорят: "Ишь, вымахали бычки!
Затылки - вторые морды! Еще наделают бед!"
Мы видали-перевидали, мы вытирали рты
рукавами выцветших гимнастерок, на третье хлебали компот.
Все как один голосовали за власть золотой орды.
В баньке - гол, как монгол. На полку стекает пот.
В предбаннике на журнальном столике фотоальбом:
под фотографией имя - не то, телефончик - тот.
Стыд ночной восходит к луне столбом.
Вот она расшнуровывает ботинок. А старшой шипит: "Скройся с глаз!
Разденься, зайди красиво, чтобы была как в меню!"
И она возвращается: тяжелые груди, широкий таз -
кустодиевская ню, замотанная в простыню.
Присвистывает: "Сколько вас, а я что, одна на всех?
Позвать подружек, что ли?", а старшой: "Справишься, не впервой,
получишь свои проценты за свальный грех."
И девка смеется и трясет головой.
На рассвете думаешь - никто не убил, потому что никто не хотел,
придется теперь самому позаботиться. Город давно опустел.
Когда-никогда пронесется внедорожник-автомобиль,
куда-никуда, и кто там сидит за рулем, или никто уже не?
Свет от фар, как ветер, высоко поднимает пыль,
пыль летит высоко, дальше не страшно мне.
Остальное - здесь
Борис Херсонский - ВЫСОКАЯ ПЫЛЬ - полутона - один ты никто ::: nobodylovesnoone?